Анабиоз. Марш мародеров - Страница 18

— Ой, батюшки, она живая! — заполошно взвизгивает кто-то.

Слышится мокрое хлопанье рыбьего хвоста о пакет, женский смех.

Рыбаки, допивая на ходу смородиновый чай, расходятся с арены. Их окликают, спрашивают подробности, но у мужиков совсем не осталось сил.

На ночлег общинники устраиваются на уцелевших креслах, в проходах, на полу, на ступеньках — кто где. Верхние ярусы амфитеатра, скрытые мраком, остаются пустыми: никто не хочет удаляться от костра. Люди инстинктивно чувствуют в огне защитника.

— Это генетическая память, — вздыхает Аркадий Иванович, устраиваясь рядом с ребятами. — В каждом из нас живет пещерный предок. Шелуха цивилизации слетела — и вот вам, пожалуйста, кроманьонцы пробудились. Цирк — это наша общая большая пещера. Огонь греет, огонь отпугивает зверей. Огонь — божество.

— И все-таки надо добывать оружие! — не слушая профессора, горячо говорит вполголоса Ник. — Допустим, звери сюда не пойдут. А люди? Мы же видели мертвого. Его убили! И убили не звери! Голову отрезали… Ну, вы-то понимаете, что без оружия нам…

— …капец, — заканчивает за него Хал.

Эн нервно хихикает. Аркадий Иванович снова вздыхает.

— Молодые люди, я понимаю и, поверьте, разделяю вашу тревогу. Но и вы поймите нас, старшее поколение… Голод — это ужасно. Угроза голода стократ страшнее всех прочих вызовов, что бросает нам дивный новый мир.

Когда все ложатся, Хал приподнимает голову и шепотом спрашивает:

— Эта… А нафига вы новый мир дивным назвали?

— Была такая книга, — тоже шепотом отвечает Аркадий Иванович. — Написал ее английский писатель Олдос Леонард Хаксли. Называлась она «О дивный новый мир».

— Там про нас, что ли?

— Отчасти, молодой человек. В том смысле, что Хаксли описал антиутопическое устройство будущего.

— А-а-а… — разочаровано тянет Хал. — Фигня, короче, блин.

— Эй, давай спать уже! — недовольно бурчит Эн, переворачиваясь с боку на бок.

Хал хочет огрызнуться, но тут в проеме главного входа возникает силуэт одного из сторожей. Громко топая, он выбегает на арену и останавливается возле дремлющего у центрального костра на лежанке Бабая. Женщины, чистящие рыбу возле «кухни», недовольно отвлекаются от работы.

— Атас! — Хал вскакивает, напряженно вслушиваясь. — Чё-то случилось, блин. Зуб даю!

Ник тоже поднимается, на всякий случай подтянув к себе ржавую арматурину. Эн демонстративно отворачивается — она хочет спать.

Сторож — им оказывается кучерявый малый Жора по прозвищу Домовой — тычет пальцем в сторону выхода и что-то втолковывает Бабаю про какие-то песни.

— Айда, позырим! — Хал дергает Ника за рукав.

— Эн? — поворачивает тот к девушке.

— Я сплю!

— Идите, молодые люди. — Профессор садится, хрустнув суставами, вытягивает ноги. — Я присмотрю за нашей…

— Ага, щас! Эксо-эксо, Кэнди! — Эн немедленно вскакивает. — Что там у вас?

Хал, перепрыгивая через ступеньки, уже бежит к арене. Ник и Эн устремляются за ним.

Цирк понемногу оживает — люди поднимаются, переговариваются. Отовсюду слышится:

— Что случилось?

— Что там?

— Тревога?

— Тихо! — подняв руку, рычит Бабай. — Все в порядке, спите! Просто человек пришел. Новый.

— Песни поет! — вякает из-за его спины Жора, тряся кудрями.

Хал пробегает вдоль бортика арены, застывает возле входа и вдруг начинает пятиться. Ник, остановившись в паре метров позади, вскидывает арматурину.

Из темноты выплывает тяжелый, низкий бас:

— Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и Дух Правый обнови внутри мен-я-я-я!

Слова гудят набатом. Это не стихи, но и не песня, а скорее какой-то варварский гимн, псалом, полный внутренней силы, мощный и пугающий.

Эн ойкает. Хал отступает в сторону. Бабай, наоборот, делает пару шагов по направлению к черному зеву выхода и растопыривает толстые руки, точно хочет остановить то, что прет из тьмы. Жора нелепо оглядывается, ища, куда бы спрятаться.

— Не отринь меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня-я-я-я! — ревет бас. — Возврати мне радость спасения Твоего и Духом Владычественным утверди меня-я-я-я!

Мрак колышется. Ник угадывает в нем высокую человеческую фигуру, широким шагом движущуюся по проходу.

— Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратя-я-я-ятся! — дорёвывает последний строки псалма бас, и в круг света вступает мужчина огромного роста, весь в черном, косматый, до самых глаз заросший густой бородищей.

Сжимая в руке суковатую палку с прикрученным алюминиевой проволокой позеленевшим медным крестом, незнакомец встает перед Бабаем, смотрит на него сверху вниз, гулко пристукивает посохом и заканчивает псалом на невероятно низкой ноте:

— А-а-а-а-м-м-ми-и-и-н-н-нь…

Глава пятая

— Еще один шизик. — Хал плюхается на пол возле Ника, профессора и Эн. — Слаб на башку народ, блин.

Цирк постепенно успокаивается. Люди укладываются, шикают на детей, Бабай возвращается к костру, заваливается на лежанку, закрывает глаза.

Возле вновь прибывшего хлопочут женщины, в основном пожилые — о чем-то спрашивают его тихими голосами, а он, задрав бороду, неразборчиво гудит в ответ колокольным басом. Ник следит за пришельцем, прикрыв глаза, и уже готовится соскользнуть в сонный омут, как вдруг бородач поднимается во весь свой немалый рост, выставив руку с посохом так, что крест оказывается высоко вверху, и провозглашает на весь Цирк:

— Господь послал рабам своим испытание! Помолимся, братья и сестры, как деды и прадеды наши молились. Отче наш, Иже еси на небесах…