Анабиоз. Марш мародеров - Страница 26

— Всё! Он умер.

Дверь трещит.

— Вдвоем давай! — кричит кто-то снаружи. — Там он, там!

— Сваливаем, блин! — Хал тащит Ника на лестницу.

— Куда? А Семен?

— Ему уже все равно, блин. Быстрее! Надо нашим про Аслана сказать!

Они, перепрыгивая через ступеньки, поднимаются на второй этаж, вбегают в первый попавшийся кабинет. Хал подхватывает стул, выбивает окно — летят осколки — высовывается.

— Здесь низко!

Внизу — внутренний двор «Бегемота», заставленный машинами, заросший, пустой и тихий. Спрыгнув на крышу «Газели», друзья оглядываются. В дальнем конце двора Ник видит арку, ведущую на улицу. Не сговариваясь, они бегут туда, а в спину им бьют крики:

— Стой! Стоять, твари!

Они не успели. Солнце уже высоко поднялось над городом, когда Ник и Хал, грязные, измученные, покрытые пятнами засохшей крови, добрались до Цирка. Им пришлось потратить около двух часов, чтобы оторваться от автоматчиков Асланова, сбить их со следа и кружным путем выйти к главному входу своей «пещеры».

Первое, что бросается друзьям в глаза — четверо бойцов в камуфляже, сидящих возле потухшего костра на улице. Глава аковцев сдержал свое обещание, прислав для «охраны» Цирка своих людей. Нечего было и думать прошмыгнуть мимо них внутрь незамеченными. Ник вспоминает, что ночью Асланов говорил об отделении, стало быть, в здании должны находиться и другие «кремлевские».

— Чё делать будем? — Хал кивает на греющихся на солнышке автоматчиков.

— Может, со стороны моста попробуем, через задний вход? — неуверенно предлагает Ник. — Надо же все рассказать нашим! И еще — там Эн…

Вспомнив о девушке, оба мрачнеют. Что стало с женщинами, уведенными Аслановым в Кремль, друзья понимают без обсуждения. Похоже, в этом новом дивном мире термин «сексуальная рабыня» приобретал свой самый исконный, однозначный смысл. А когда аковцы натешатся женщинами из «первой партии», им понадобится «свежачок»…

— Пошли, — хлопает Ника по плечу Хал. — Обойдем, блин, позырим, чё там, сзади.

Служебный вход в здание Цирка скрывает целая роща американских кленов. Поодаль, в камышах, которыми заросло русло реки Казанки, квакают лягушки. День обещает быть теплым, в воздухе носятся стрекозы, жужжат слепни и оводы.

Устроившись в густом бурьяне у края замусоренной, заросшей дороги, наполовину поглощенной болотом, друзья наблюдают за зданием.

— Вроде тихо, — вглядываясь в зеленую мешанину листьев, бормочет Ник. — Двери открыты… Но не может же быть такого, что бы они тут охрану не поставили?

— Ща проверим, блин! — хищно усмехается Хал, подбирает трухлявый сук и изо всех сил бросает его в густую крону одного из американских кленов.

Его старания вознаграждаются сторицей — на шум откуда-то выныривает щуплый парень в камуфляже, задирает узкое лицо и направляет ствол автомата вверх, напряженно вглядываясь в листву.

— Ну, что там? — окликает его невидимый со стороны напарник.

— Хрен его знает, — успокоившись, пожимает плечами охранник. — Птица, наверное.

— Тоска-а… — второй аковец выходит на площадку перед воротами. Он намного крупнее и старше. — Слышь, Леха, сходи, притарань телку какую-нибудь, что ли.

— Кидняк узнает — секир башка сделает. Тех двоих так и не поймали, — Леха настороженно зыркает по сторонам голубенькими глазками. — Слышь, Бурый, может, они тут где-нибудь шарогрёбятся?

— Не ссы! — авторитетно заверяет его Бурый, потирая квадратную челюсть. — Тащи телку, только помоложе бери. Вон, в кусты отведем. Ты покараулишь сперва, потом я. Все путем будет. Давай!

Ник и Хал переглядываются. До кустов, на которые указал аковец, от них недалеко, метров пять-шесть.

— У меня нож, — шепчет татарин.

— Я его голыми руками удушу, — скрипит зубами Ник. — Пошли!

Они ползком, обдирая животы о вздыбленный, разорванный корнями трав и деревьев асфальт, добираются до густых зарослей акации, назначенных Бурым стать местом сексуальных утех, затаиваются.

— Иди, иди, красавица, — слышится гнусавый голосок Лехи. — Сахар хочешь? У нас есть. Мы хорошие. И тебе хорошо будет. Да иди ты, сучка! Бурый, во, зацени!

Ник вытягивает шею, стараясь рассмотреть сквозь густую листву, кого привел Леха. Сердце его сжимается от дурного предчувствия.

— Руки убери! Козел! — режет по ушам такой знакомый, такой родной голосок. — Не пойду-у, не пойду!

Звук пощечины заставляет Ника вздрогнуть.

— Ой, мамочки! — взвизгивает девушка.

— Эн! — не помня себя от ярости, Ник рвется вперед, и, если бы не Хал, бультерьером повисающий на нем, жить ему осталось бы считанные секунды.

— Куда, дурак? — шипит татарин в ухо Нику. — Всех попалишь, блин! Сиди, жди!

— Вот ты дура, что ли? — выговаривает тем временем Бурый отчаянно извивающейся в руках Лехи Эн. — Чего ты кобенишься, лярва? Все равно ведь по-нашему будет. Времена нынче такие. Настоящие. У кого сила, тот и права имеет. И ты могла бы. Ну, девка! Как там в кино говорят? Расслабься, гы-гы, и получи удовольствие. А то ствол сейчас сама знаешь, куда засуну, и одного патрона не пожалею. Ну, иди! Вон туда, туда. Леха, на шухер!

— Ага, — довольный Леха толкает Эн к Бурому и вскидывает автомат. — Ты только это… не долго!

— А как получится, — скалит желтые зубы Бурый, хватает беззвучно плачущую Эн за руку и тянет к акациям.

Ник до боли стискивает зубы. Хал достает нож, обыкновенный столовый нож из хозяйственного отдела ЦУМа, с лезвием из нержавеющей стали и пластмассовой рукоятью. Татарин носит его за пазухой в самодельных деревянных ножнах.