Анабиоз. Марш мародеров - Страница 80

Резко вскинув голову, Ник испугано озирается. Кажется, он задремал, распластавшись на теплом бетоне. Похоже, тело таким образом выпросило у мозга передышку. Но это ничего не меняет. За июлем всегда приходит август, за ним сентябрь — и неизбежная школа. Неизбежность — вот главное слово. Ник растягивает потрескавшиеся губы в злой усмешке. Кого он пытался обмануть? Себя? Это невозможно. Нужно принимать решение. Вековечные русские вопросы: «Кто виноват?», «Что делать?». На первый он обязательно найдет ответ, не сейчас, когда-нибудь потом. А второй требует ответа прямо сейчас.

Что делать? Идти вперед, к четвертому слою? Но Филатов сказал, что без разряжающего контура дальше третьего слоя не пройти. Получается, что Ник должен возвращаться обратно, через полосы света и тьмы, мимо Борьки, разгуливающего где-то там, мимо собственной тени, мимо…

— Нет, — шепчет Ник. — Ни шагу назад… Только вперед!

Опираясь на автомат, как на клюку, он поднимается. Вот он, следующий слой — стена густо-медового цвета колышется совсем рядом. Ник делает шаг, другой, третий — и исчезает за переливающейся завесой…

Вроде бы ничего не меняется — та же трава, тот же зной, то же раскаленное солнце в зените. Ник оглядывается. Он в третьем слое. Над головой пролетает пара голубей. Где-то совсем рядом заводит свою вечную как мир песню кузнечик. Интересно, кузнечики существовали на Земле еще в эпоху динозавров, когда не было не то что людей, а вообще — млекопитающих. И тогда они тоже вот так трещали в траве и замолкали, когда мимо проходил какой-нибудь велоцераптор или диплодок. Спустя какое-то время людей не станет — а кузнечики останутся.

— Какое-то время, — бормочет Ник и делает шаг. — Возможно, очень скоро. Совсем скоро…

Пройдя метров сто, он понимает, что граница четвертого слоя совсем рядом. Чем ближе к центру червоточины, тем слои становятся уже. Простая геометрия, концентрические окружности. Впрочем, слои не имеют четкой формы, они скорее похожи на неровные овалы. Размышляя над формами и содержанием, Ник добредает до четвертого слоя. Стена, отделяющая его от третьего, кажется очень плотной. Сквозь нее почти ничего не видно, особенно вблизи. Золотое пламя стекает сверху вниз, как вода по стеклу. Ник смотрит на землю в том месте, где с нею соприкасается стена. Там, в траве, что-то еле слышно шипит, и стебли мятлика шевелятся сами по себе, как будто их колышет легкий ветерок. Вот только никакого ветерка нет и в помине. Стоит абсолютный, полный штиль.

Неожиданно Ник вспоминает, где он видел золотистый мятущийся огонь, из которого сложены стены червоточины.

За секунду до пробуждения это пламя стояло у него перед глазами.

Задрав голову, Ник смотрит вверх. Мысли о том, что до центра червоточины можно добраться по воздуху, уже приходили ему в голову. Стена первого слоя не имеет верхней границы. Она просто растворяется где-то наверху, теряет цвет, сливается с воздухом. Стена второго слоя вроде бы чуть-чуть загибается внутрь. У третьей это загиб просматривается совершенно четко, но в пятидесяти метрах от стены он истончается и исчезает.

Четвертая стена — это и не стена вовсе. Ник ясно видит, что перед ним — овальный купол полукилометрового примерного диаметра. Внутрь этого купола, как в матрешку, вложены купола поменьше. Сосчитать их сложно, мешает золотистое пламя, но Нику удается разглядеть внутри шестого слоя главный корпус РКБ с красными буквами на крыше: «Республиканская клиническая больница».

Он снова смотрит вверх. Да, вариант с перелетом отпадает. Наверняка и под землей то же самое. Слои этой червоточины — сферы, окружающие центр. Физики всего мира жизни бы, наверное, отдали, чтобы узнать, что там, в этом центре. А он, Никита Проскурин, знает — там вакцина и лекарства для тысяч людей. Все остальное его не интересует.

Потоптавшись у границы четвертого слоя, Ник с тоской оглядывается. Вилы потеряны и теперь нужна какая-то скоба, железяка, чтобы сделать этот самый разряжающий контур. Нику очень не нравится шевелящаяся трава и тихое шипение. Такое шипение бывает в неисправных розетках, когда там нет хорошего контакта. Розетка греется, пахнет паленой изоляцией, а потом вдруг, неожиданно — бах! — и короткое замыкание.

Чуть нагнувшись, Ник прислушивается к ощущениям. Спина отзывается на движение вспышкой боли, но эту боль можно терпеть. Значит, пришло время экспериментов. Для начала надо попробовать с деревом. Доковыляв до ближайших кустов — кажется, это вездесущая акация, — Ник одним взмахом штык-ножа вырубает длинную гибкую ветку. Зажав ее под мышкой, он идет дальше, туда, где траву рассекает асфальтовая дорожка. Она совсем свежая, видимо, асфальт клали за несколько недель до катастрофы. Дорожка описывает кривую и уходит за стену. Там, где граница слоя соприкасается с асфальтом, Ник видит черную полосу, чувствует характерный запах. Асфальт здесь кипит, знакомее шипение чуть громче.

— Ну, с Богом, — машинально шепчет Ник и кидает ветку с таким расчетом, чтобы часть ее оказалось за стеной.

Ничего не происходит. Вообще — ни-че-го. Ветка ложится на асфальт. И лежит. Подождав на всякий случай несколько минут, Ник, чертыхаясь — все же спину дерет, словно раскаленным железом, — нагибается, выдергивает ветку и внимательно разглядывает ее.

Вроде бы ветка осталась такой же. Вроде бы ничего не изменилось. Но это только на первый взгляд. При внимательном осмотре Ник замечает: кора на той части, что побывала за стеной, стала светлее, листочки уменьшились.

— Темпоральное поле, — произносит он вслух. — Темпо — это значит время…