Анабиоз. Марш мародеров - Страница 86

— И под ноги, под ноги смотрите! — наставляет он Ника и остальных. — Не дай Бог подавите.

Ник свешивается в люк, усмехается. Тягач забит лекарствами под завязку. На сидении стрелка лежат плоские коробки с желтыми наклейками.

— Если что случится, как я огонь вести буду? — спрашивает он у Цапко.

— На коленочки положишь, — ничуть не смущаясь, говорит фельдшер. — Всё, поехали, поехали!

— Сейчас. — Ник спрыгивает с тягача, идет к главному зданию.

Юсупов, Эн и Хал устремляются следом. Цапко недоуменно смотрит им вслед, потом до него доходит — он срывается с места и бежит, громко топая сапогами.

Все пятеро подходят к черному кругу копоти на асфальте. Из центра его торчат вилы, тоже черные, обугленные. Рукоятка сгорела. Это все, что осталось от Бабая.

— Может, он еще живой? — спрашивает Хал. — Мы же думали, блин, что он погиб, а он вона как… Ходит где-нибудь там…

— Нет, — твердо говорит Ник. — Не ходит. Он умер. Совсем. Умер, чтобы мы были живыми и спасли остальных.

— Откуда ты знаешь? — Эн смотрит на Ника, и он понимает, что девушка очень недовольна его словами.

— Знаю. Объяснить вот не могу.

— Здесь эта… тоже произошло что-то вроде разрядки двух полей, — пытается объяснить Юсупов. — И было искажение оптической…

— Не надо, Вилен, — останавливает его Ник. — Не нашего это ума дела. Но когда-нибудь мы обязательно разберемся, кто, зачем и каким образом это сделал и как нам все это прекратить. А сейчас давайте выдвигаться, нам надо до темноты попасть в Цирк.

Все, кроме Юсупова, сидят на броне — и потому, что внутри тягача нет места, и для того, чтобы удерживать разъезжающиеся по наклонным плитам коробки с медикаментами. Пятый слой, четвертый, третий — червоточина смирилась, она больше не строит козней, не пытается убить проникших в нее людей. Бабай словно бы разрядил какой-то невидимый и неведомый конденсатор, и пока энергия не накопится вновь, червоточина будет относительно безопасной. Относительно, потому что каменные ежи в живых стенах домов никуда не делись, провода все так же танцуют свою беззвучную самбу, и бледно-желтое лицо в окне больничного корпуса все смотрит и смотрит на машины «Скорой помощи» внизу.

Филатова Ник замечает у границы второго слоя. Силуэт в длинном плаще причудливо искажается, и кажется, что он пляшет какой-то народный танец, размахивая руками и приседая. Тягач пробивает полупрозрачную стену и останавливается.

— Что-то случилось? — спрашивает Ник.

Филатов опускает руки.

— Всё, конец! — скрипит он. — Они идут сюда. Они… крестный ход… сюда!

— Кто? Какой еще крестный ход? — наперебой спрашивают все.

Подойдя к тягачу, Филатов опирается на гусеницу.

— Монах собрал всех. И людей из Цирка, и из других общин. Он сказал им, что здесь, в червоточине, находятся райские врата. И что все, кто хочет спастись, должны идти крестным ходом и просить апостола Петра пропустить их.

— Какого еще Петра? — Ник спрыгивает на землю. — Они что там, с ума сошли?

— Хуже. И они несут с собой больных. И умерших.

— Что? — страшно кричит Цапко. — Идиоты! Это же стопроцентная вероятность заражения…

— Зачем? — не понимает Ник.

— Чтобы исцелить и оживить.

— Бред!

Хал растерянно моргает, потом говорит:

— Бред — это там, где мы были, блин.

— Далеко они? — спрашивает Ник.

Филатов тяжело дышит, у него дергается небритая щека.

— Танковое училище прошли, — скрипит он. — Через полчаса самое малое будут здесь.

— Идиоты, какие идиоты, — сокрушается Цапко, по-бабьи всплескивая руками.

Он бродит вокруг тягача, нелепый, рассерженный и потерянный одновременно.

— Что же теперь будет? — громко спрашивает Эн.

— Ничего не будет, — резко поворачивается Цапко. — Понимаешь, девочка? Ничего… Тотальное заражение. Они там…. — фельдшер машет рукой в сторону города, — уже все покойники. Если не соблюдать карантинный режим, смертность при чуме достигает девяноста процентов.

— И их никак нельзя вылечить? — напряженным голосом интересуется Ник.

— Если мы провакцинируем всех, изолируем больных и начнем их немедленное лечение, можно будет взять ситуацию под контроль. Но надо…

— Я знаю, что надо делать, — говорит Ник и забирается на тягач.

Он встает там во весь свой немаленький рост, достает монокуляр и надолго застывает, разглядывая заросшую дорогу, ведущую в город.

— Ну, и чё ты придумал? — Хал дергает Ника за штанину.

— Увидишь, — коротко бросает Ник, не отрываясь от монокуляра.

Глава седьмая

Хал

Оно, конечно, стремно — когда вот так. Все на измене сидят, да мне и самому очково, блин. Я про чуму вообще ничего не знал раньше. Думал, это просто слово такое прикольное — чу-ма. Ну, когда там пацан телке страшной говорит: «Вот ты чума, блин», или наоборот, когда кипиш идет и кто-нибудь потом рассказывает: «Там такая чума началась». Еще другие слова есть — «чумаход», «чумагон», «чуматары», «чучмек». Хотя «чучмек» — это уже другое что-то. Короче, я не думал, что это болезнь, от которой умирают все. А оказалось — это просто капец какая зараза. Так-то я про болезни серьезные знаю немного: СПИД там, гепатит Б или триппер. Еще есть энцефалит, это когда клещ укусит, и мышиная лихорадка, у нас мужик со двора чуть однажды кони не двинул от нее.

Когда Филатов сказал про крестный ход, я ничего не понял сперва, блин. Какой рай, какие врата? А потом, когда все узнали, что больных с собой тащат и на измену крепко присели, до меня дошло — Монах всех перезаражал. Он верит, что Бог поможет и спасет, но в червоточине-то никакого Бога нет, там просто беда какая-то происходит. Я как лицо это в окне вспомню, у меня мурашки по спине бегают, и сразу спрятаться куда-нибудь охота.